История войны сквозь строки фронтовых писем защитников Севастополя
Эпистолярная драма. В коллекции военно-исторического музея-заповедника 2,5 тысячи фронтовых писем. Большая часть, как говорят хранители фондов, «единичные», то есть без предыстории, биографии отправителя и продолжения. Самая большая удача, если удаётся собрать цепочку писем от одного человека.
Заместитель командира бригады морской пехоты Павел Будяков переписывался с семьёй, которая была в эвакуации. Защитник Севастополя, благодаря высокой должности, мог отправлять свои сообщения в обход военной цензуры. Так он описывает ноябрьское наступление фашистов в 1941 году.
Хранитель документального фонда Севастопольского военно-исторического музея-заповедника Елена Котенкова читает:
— Как тебе, наверное, известно, мы в Крыму остались одни, в Севастополе. Остальное занято немцами. Получается вторая Одесса, пожалуй, даже хуже. Выход один — биться до последней капли крови. Такая задача стоит перед нами, да и другого ничего не придумаешь...
Автор детально описывает все этапы обороны города. После первого наступления, с января по май, в осаждённом Севастополе было относительно тихо.
— В городе, особенно на Корабельной стороне, много разрушений, но жизнь идёт нормально! Работают бани, ходит трамвай. Тревоги замучили население, но и при этом не чувствуется никакой паники. Я с Ищенко так подружился, что мы не можем быть долго друг с другом в разлуке. Он скучает без меня, а я без него. Вот сейчас мы с ним поместились в одной комнате и только что отмечтали по своим женам.
Затишье вновь сменяется обстрелами. В конце весны 51-я армия оставили Керчь и Феодосию, противник возвращается к Севастополю.
— Адочка, какое пекло мы пережили — нет слов для описания. Дней 8-10 — это что-то невыразимое. Но эффекта от этого получилось мало, этим нас не запугаешь.
Как бы продолжает эту мысль и рассуждает об истоках героизма другой автор, красноармеец Николай Соколов. У него прекрасная пунктуация и стиль, отмечают работники музея.
— Я как-то безразличен к смерти. Больше боюсь быть покалеченным, чем убитым. Был человек, и нет го. Это не так страшно. А вот инвалидность и муки — это дело другое. В общем, лет через 20 из меня выйдет герой. Но герой или не герой — а умирать не хочется. А тем более, весной или летом...
Таких личных переживаний порой даже больше, чем описаний боевых действий. В письмах Николая Гамана семейная драма. Отец четверых детей не смог остаться дома и ушёл на фронт. Сохранился только фрагмент текста, где он объясняется жене.
— Я тебе писал, что хочу и формально драться с врагом, коммунистом. То есть хочу вступить в ряды кандидатов партии. Буду драться, как велит мой долг, как подобает настоящему большевику. Благослови же меня заранее на это...
Пулемётчик Николай Гаман погибнет в июне 1942 года. Уже после его смерти дочь получит последнее письмо отца. Трогательное завещание.
— Здравствуй, моя дорогая доченька. Моя ягодка, умница... Раньше всё времени не хватало. Придёшь с работы, утомлённый, рассердился. Постараемся этого в будущем не делать. Жму тебя к своему сердцу, полному любви к тебе и всем вам. Любящий тебя, твой отец.
В этих словах никогда не было тайны переписки. Политработники старались не допустить, чтобы разведданные или информация о планах наступлений перехватил противник. В самые жаркие дни войны красноармейцы писали лишь намёками.
Начальник сектора ВОВ Севастопольского военно-исторического музея-заповедника Ирина Агишева читает:
— Где находились мы в ночь с 21 на 22 — мы «спали». Думаю, знаешь, что не на коечке. Но это дело ясное, пока ждём... от тебя письма.
При этом командование прекрасно понимало, что полевая почта должна работать в любых условиях. Почтовые вагоны обязывали цеплять к каждому эшелону, который шёл на фронт.
«Это очень важно создать этот моральный климат. Иначе не пойдёт человек, он же человек. Он не пойдёт сражаться», — говорит Елена Котенкова.
За годы войны полевая почта передала шесть миллиардов писем. Но те, что уходили на фронт редко можно встретить в музеях. Обычно в фондах хранятся только рукописи, которые не нашли адресата и вернулись к отправителю. Красноармейцы не могли позволить себе носить много личных вещей, поэтому сжигали листы после прочтения.
— Позавчера вечером собрал все твои письма и все заново перечитал. На это ушло часа два. Но получил удовольствие, будто с тобой поговорил. Этих писем собралось порядочное число, я их не сжигал. Сложил аккуратненько в большой конверт. Может, вздумаю ещё раз когда-нибудь перечитать.
Автор этих строк — не перечитал. Перечитывают потомки. Фронтовые письма в музейном деле не считаются точным источником информации. Они сами не учебник истории, но его трагические главы, благодаря которым мы можем узнать о той страшной войне от первого лица.
Ростислав Колмагоров, Михаил Шурмель
